Если неделю ночами упираться в то, что раньше давалось минут за двадцать, то в конце концов получаешь более-менее результат.
Одновременно и доволен, и в ужасе. А это только пара процентов от предстоящей работы.
Нет, вот прямо сейчас нельзя думать «начерта оно мне», сейчас я еще не успел устать. Или?.. Кажется, тогда я успел устать на все свои жизни вперед.
Года прошли с того момента, как последний раз брал я в руки эту пыльную тетрадь не для того, чтобы расписать ручку, а для того, чтобы оставить в ней что-то разумное. Года, века, тысячелетия — Тьма его знает, сколько прошло времени. Я разучился следить за ним, просто потерял в какой-то момент часы, остановился маятник, замерли листы календаря.
Тогда, очень-очень давно, я дал моему хорошему другу зелье, которое позволило бы мне начать все с начала. Зелье, которое заставило бы меня умереть, забыть все, а потом — возродиться, все еще полный красоты мира и надежды на будущее. Когда пришло время я испил его, испил до дна, всецело опираясь на его помощь, но то ли рука моя дрогнула, когда я варил его, то ли слишком мало человеческого во мне осталось, да только до того, как зелье сработало, я успел наделать еще очень много дел. И очень много, долго, болезненно, мучительно переваривал все, что успело произойти.
Мир рушился раз за разом. Каждый раз я думал, что это конец, что это самый край, дальше уже некуда, но все же находилась еще одна грань.
Сейчас золотая осень, чудесная погода, 2018 год. Уно давным давно в руинах, которые даже моей магией не восстановить. Теперь в чем-то я стал мудрее и терпеливее, в чем-то — равнодушнее, я очень, очень многое забыл из того, что хотел запомнить, и успешно забыл то, от чего хотел спрятаться. Сейчас, натыкаясь на некоторые свои слова и действия, я вижу себя заигравшимся тщеславным мальчишкой, глупым и своенравным, не щадящим никого и ничего, лишь бы вытянуть побольше сил для себя — и для прожорливой сущности Хогвартс, пившей из меня лично.
Я знаю, что стыд — дурное, останавливаюшее чувство, блокирующее все начинания, забивающее нерешительностью. Поэтому я постараюсь от него избавиться, а тем, кому сделал больно, кого задевали мои слова, кого я сломал — я прошу у вас прощения, хоть и не верю, что оно может быть мне дано. Тогда я считал себя в праве, тогда я считал, что делаю лучше. Может быть, так оно и было, может быть, другого пути тогда просто не было.
У нас был очень красивый мир. Очень живой, многих сплотивший, и многих разлучивший после своего падения.
Сейчас я один. Я буду медленно, любовно обтачивая каждый камень, поднимать замок из руин. Я буду вручную переписывать сгоревшие книги библиотеки, так что не удивляйтесь, что все они нацарапаны одним моим почерком. Я буду вновь приглашать призраков и теней, надеясь, что их холодное соседство все же сделает наш новый дом точным слепком того, старого. И я надеюсь, что в коридорах снова будут детские голоса, а в учительских снова до утра будет гореть свет. И что в сердце тоже будет свет, в первую очередь — в моем. Оно еще способно, хоть и боится снова...
Многие вещи не меняются.
Что-то врастает в жизнь навсегда, как от этого не бегай. Не могу поверить, что никогда в жизни я больше не сделаю чего-то такого же волшебного и прекрасного, каким был наш Уно.
Воскресить метвое… Тысячу раз пытался я поднять его. Как же я скучаю. Как же я скучаю, и как болезненно звенит эта потеря — людей и Дома.
Нельзя вырвать из сердца волшебника сказку и сделать вид, что так оно и было. Трепещущие края раны никогда не заживут, хотя и к ним привыкаешь...
В Оксфорде варят яблочный джем.
Настало золотое время… И я буду дышать им.
Удачи, мой друг)
Часть призраков мы уже уничтожили. В этот раз идет тяжело, в этот раз я знаю, куда смотреть, чтобы находить искренность. В этот раз я не хочу полумер...
К сентябрю… К сентябрю.
Бывает такое, и бывает регулярно. Но в этот раз щедрость я буду не раздавать, не уверен, что что-то у меня осталось, а ждать.
Я кое-что понял за полгода анабиоза, и что-то хочу слышать. И многих, действительно многих рад был бы увидеть. Передо мной вас прошло за два с лишним года много, по моим прикидкам — больше полутора сотен, и большинство из вас были интересными, а главное — живыми людьми.
Я не очень жив. Я сонен, апатичен, и я очень хочу вырваться из этого состояния. Нужно не так уж много — желание и голоса со стороны, голоса, которые дадут стимул подняться.
flint.unoforum.ru
Приходите. Приходите в дом тихий, окутанный лепестками старых яблонь и запахами старого, подернутого ряской пруда. Я буду рад любому, любому голосу. Не нужно поводов, не нужно причин...
Не знаю, кто из вас это прочтет, но знаю, что вы между собой еще общаетесь. Поделитесь новостью, если не интересно вам — может заинтересует кого-то еще. Мир велик, но тесен, и я еще верю в чудеса.
Невидимый метроном уже считает удары. Каждый его щелчок отдается в сердце, я слышу, слышу… Я понимаю твое безумие, мой не в меру активный друг. Это смешно, это равносильно попытке захлебнуться в себе. Я никогда не боялся вдыхать истиные воды, что же теперь так страшно?..
В очередной раз перечитал я «Дом», единственную книгу, в которой так крепко живу мыслями, и в которой никогда, наверное, не смогу пожить по-настоящему. Каждый персонаж в Доме состоит из фактов. Это такой традиционный метод написания анкет: 10 фактах о… Смог бы я составить 10 фактов о себе?
Я раздал 20 лет этой своей жизни и я верю в то, что Уроборос – это не просто выбранный когда-то моими предками герб. Мы с ними много кому годов жизни прибавили, и не без нашего участия много у кого этих годов поуменьшилось. Мы давно перестали быть людьми, и в какой-то момент каждый из нас это осознает. Ты – не человек. Ты – явление, концентрация этого среднего арифметического украденного и спасенного времени, живущая до момента, и концентрация эта передается из поколения в поколение, накручивается вечной спиралью, пока змей вновь не укусит себя за хвост и не начнет с самого первого, молодого дня. Я заглотил хвост очень глубоко, и кажется, что сейчас мое время течет по хвосту, но внутри новой пасти. 20 лет розданы, кто-то забыл о них сразу после получения, кому-то они, похоже, принесли ту часть спокойствия, которая мешает решать свои проблемы, а кто-то принял эти годы так легко, что моментально забыл их. Ну и правда, что они, капля в море…
Я – учитель. Учитель безумно любящий свое дело, часто во сне видящий себя со стороны со стопками тетрадей, или склонившимся над сидящими за партами учениками, заглядывающим через плечо в то, что они пишут, смеющимся и вдохновленным. Я вижу свет из окон аудиторий, вижу, как переливаются на столах склянки реактивов. Вижу стройные ряды моих кривых букв и цифр в журнале, и вижу, что в этом я счастлив. Я готов читать делиться своим миром, даже если слышит меня пара человек, но я не смогу вещать в пустоту, вещать без отклика – им я и жив. И тем больше я чувствую себя стекшей надписью на стене: познал истину, поделюсь ей со всеми желающими. Никому она не нужна, моя сторона истины. И это верно.
Я люблю семью. В тех же снах я захлопываю учительские журналы, отпускаю студентов и забираю со спинки стула пиджак. В тех же снах я выхожу из аудитории, набрасывая его на плечи, и иду ужинать с любимой женщиной (причем во снах она всегда одна и та же, как бы не был я падок на женский пол). И счастлив я в этих снах безмерно, потому что мы с этой женщиной достаточно много успели и достаточно много сделали, чтобы просто смеяться за ужином, быть заинтересованными друг в друге, уважать друг друга до каждой клеточки. Спорить друг с другом до хрипоты, бить посуду, разъезжаться – не дольше, чем на неделю – и каждый раз с радостью понимать, что ничего в нас не меняется. И такими мы и должны быть, такими мы и должны любить.
Я люблю своих детей – всех. Как в той песне, которую так любит петь Ева, такой камерной, такой личной, как стрела коварного крылатого младенца. Как не похож на брата брат… Я люблю сына и скучаю по нему, хотя и рад, что он сделал свой выбор и строго его придерживается. Это – мое утешение. Это то, что позволяет мне во сне не вытаскивать осколки из рук в бесконечной попытке что-то залить, а видеть солнце и других детей, пусть и не моих. Я люблю моих девочек, я безумно люблю мое Золото, мое верное, более ценное, чем алхимическое Золото. Я люблю и маленькую Хранительницу, крохотную, но такую смелую и такую знающую.
Я люблю яблони, яблоки и яблочный цвет. Нежный, простой, деревенский, люблю за эту простоту и возможность дышать, не сомневаясь. Люблю вечера и звездные ночи, широкие и полные, холодные северные, жаркие и ароматные южные. Люблю небо и крылатых, самых свободных, и от того – самых верных.
Я люблю дорогой табак, и хотя я прекрасно бы обходился без него – я не отказываюсь от сигарет. Это часть собственного запаха и мира, часть, к которой привык и я, и окружающие. Нет табака – есть операционная, а жить в вечной операционной я не хочу. Та часть насыщения запахами, в которой мои годы варятся традиционно, из поколения в поколение.
Я – это эмоции. Эмоции людей вокруг, я привык их пробуждать и привык их же зеркалить, ими же жить. Тогда, когда из моей жизни ушли искренние эмоции, я начал сползать в анабиоз, пока в конце концов не остался тем, чем являюсь сейчас.
Шкура сброшена, сезон линьки подходит к концу. Ведьма пишет записки не Черепу, а Седому, и оба они знают, что созданный из старой шкуры амулет пригодится не мне, мне о ней лучше поскорее забыть. Они смотрят на то, как за старой, поблекшей чешуей меркнут коллективные наши года, и хотя я падок на прошлое – его не вернуть. Эти две пары глаз все увидели за меня. Они видят какое-то будущее, иначе я бы не шевелился, не сбрасывал старого, не искал нового старта, в котором я буду таким же.
Но знаете что? В этот раз я хочу больше улыбаться. В этот раз я хочу быть свободнее, шутить, относиться ко всему легче. Я не хочу умирать в бюрократии и порядке, не хочу… Только в простом. Только в эмоциях. Вы были правы, тысячу лет назад, тысячу раз вы были правы…
