Хотел объявить аттракцион неслыханной щедрости, да вспомнил, что больше ничего не решаю...

Смешанное, странное и прекрасное чувство)

В последнее время я мало творю. Меня поглотила обыденность, все мои слова сводятся к описанию происходящих в моей жизни событий, причем если я не запишу все сразу, буквально минут через 15 после свершения, я не могу уже различить ничего яркого и интересного. Хотя его много, и я все это помню… Но не могу воспроизвести. Могу только закрывать глаза и ловить снова отголоски того, что только что со мной происходило.

Я чувствую себя розданным. Чувствую, что щедрые потоки моего воображения были расхватаны, как конфеты, теми, кто вряд ли ими сможет в полной мере насладиться. Если из огня растащить все горящие поленья, они быстро потухнут по отдельности, а кострище еще по привычке будет отдавать какое-то тепло, пока не затухнет совсем. Я уже потух, я только поднимаю вокруг себя оставшийся пепел, в серой его пыли видя былое величие, былую красоту, былые возможности. И ничего по сути не изменилось — те же люди, те же руки, те же глаза смотрят на тот же мир, слишком много сил в свое время забравший, чтобы быть нереальным.

Оглядываясь назад я пытаюсь найти ошибку, или хотя бы точку отсчета этого угасания. Когда из огня унесли первый алый сгусток углей? Да сам отдал. Отдал целиком целые образы, все, от имен, до слов, вылетающих из мной же созданных губ. И теперь, смотря на то, как эти образы живут отдельно и во что они превратились, я не испытываю былой радости. Я перфекционист, я не могу смириться с тем, что то, чему я дал жизнь, имя, лицо, даже характер от части, чему передавал собственные надежды и мечты, живо где-то вне моего воображения и не буду скрывать, без моего управления. И хотя это уже не мое, а какая-то кривая, бессмысленная пародия, я обворован, причем нелепо и глупо, как будто отдал это свое, важное сам, откупаясь от чего-то постыдного. Я не могу говорить об этом, могу только винить себя и день за днем чувствовать, как пепел и злоба заполняют внутри все, и как пепел этот не может вырваться, дать жизни новому огню.

Я всегда открещивался от ненависти, свято веря, что безразличие куда вернее и правильнее. И похоже, что я перестарался.

Действия всегда важнее проклятий, даже самых страшных, почему только понимают это столь немногие… И почему чувствую это только я один? Хочется найти того Робин Гуда, который сделает уже наконец все «по справедливости».

Или пожирателя грехов. Того, кто согласится разделить пополам все это, увидев в этом упавшем человеке, человеке, который из чистого упорства и нежелания проигрывать ползет по жизни дальше, требуя ее перехода в новую эпоху, не только столбик сигаретного пепла, но и кого-то, кто может создавать, любить… и воскрешать.

Пожалуй, два самых странных и самых любимых моих собеседника. И темнота, и время настолько незыблемы и привычны, настолько сроднились со мной, а я, соответственно, с ними, что разделиться нам уже вряд ли удастся.

Они нашептывают мне новые слова, новые идеи. Они напоминают мне прошлое, заставляют идти в бесконечные архивы… А ведь они у нас действительно бесконечные, от того, что начав переживать заново начало и дойдя к концу… Успеваешь или забыть, что там было в начале, или по нему соскучиться. Круг замкнут, вырваться практически невозможно. Одна надежда — ночь шепнет и выдернет на новое дело, новую работу.

Думал о друзьях и врагах. Глупое деление, но мне его в последнее время так навязчиво предлагают, почему-то думая, что могут мне помочь поделить окружающих меня людей на первых или последних.

У меня нет врагов. Серьезно — ни одного, не считаю, что кто-то из людей, меня как-то негативно коснувшихся, мне действительно так подпортил жизнь… Слишком многим из них я сам давал ключи от своей боли, давал шкатулку с резной малахитовой крышкой и говорил: «Осторожнее с этим, девочка. Оно твердое, сильное, но вполне себе изнашивается, не открывай просто так». Ну и какие они враги, если любопытство пересилило все наставления, если просьбы казались пустыми, если боль делалась «назло» и в свою цель попало? Пусть это будет так, пусть будет самое страшное, что могло случиться. Я не буду доверять шкатулку и ключи, от дома, от машины и от души. Вот и все… А так… Ну что может случиться. Не потому, что я не верю, что не бывает ничего хуже моего пошатнувшегося самолюбия или треснувшей веры в людей, а потому, что все проходящее и все заранее суждено. В этом плане я абсолютный скептик.

Думал о приходящих и возвращающихся. Я хорошо знаю, что это такое — возвращаться к тому, что дорого, потому что дороговизну оценил только потеряв. Я портил добрую часть опыта и добрую часть стремлений, не давая им в полной мере почувствовать потерю, не давая им захотеть что-то исправить. Я просто сообщал как факт, по пунктам, что должно меняться, чтобы путь назад был. Они все знают, что путь есть всегда, абсолютно всегда… Мало кому не удавалось накормить меня «завтраком» и не заставить поверить что вот, с этой вот минуты все действительно будет иначе. А потом я становлюсь жестоким… Нет, скорее слишком равнодушным. Не люблю этого, холод не во мне. Во мне внутри слишком активная, горящая душа, которая до сих пор бредит идеей вырывания из груди сердца и освещения им пути для всех, кому надо и кому не надо. Как показывает жизнь — никому не надо, у всех свое должно гореть… А мое одолженное тепло мне возвращается холодом, что я хотел? Это просто начальная физика.

Думал о ушедших: они всегда уходят одинаково, будто это что-то изменит или теперь-то я вдруг пойму святую истину, что был страшно неправ! Сотни раз я понимал эту святую истину, но не ту, что они думали. Действовать нужно было решительнее, указывая путь на выход до того, как этот самый позорный, страусиный выход начнут считать за подвиг и собственное достижение. Не считать так пожалуй самое сложное.

Думал о навалившихся обязанностях и уменьшившейся ответственности. Ни на грамм, сразу схватил что-то параллельное… Как же хорошо быть нагруженным тем, что волнует тебя самого. Что не успело стать тяжкой повинностью с острой необходимостью ежедневной инъекции здорового безразличия, лишь бы не было плохо вон тому, в чужих руках с малахитовым ключиком...

А я, к слову, так и не уберег всех отданных мне ключей. Странно, как мало кто верит с первого раза...) Хотя кто знает. Может я и еще прав был.

Меланхолично пеку блины, успокаивает, буду кормить ими потом пса.

Кулинария — мать зельеварения.

Это не для конспектов!

— Что ты берешь у нас без спроса, Слепой? — резко спрашивает Горбач. — Что ты всегда берешь у нас без спроса?

Слепой, ошеломленный его чуткостью, почти напуганный, облокачивается о шероховатую ветку. «Всегда? У нас?» Что он всегда берет у них, в том числе у Горбача, не спросясь, и почему Горбач сказал об этом именно сейчас, когда он понял, что что-то взял? Он перемешивает и снова складывает сказанные Горбачом слова, внимательно вслушиваясь в них, и, наконец, понимает, что Горбач имел в виду не совсем то, о чем он подумал вначале. Не то, что Слепой взял у него сейчас.

— Все хватают, где могут, — говорит он. — Разве ты не таков? Все мы берем друг у друга что-то.

Ветка Горбача вздрагивает от его движения, может, он дернулся, а может быть, стукнул по ней.

— Все берут. Но ты особенно. Ты жадный, Слепой. Ты берешь, как вор, и это сразу заметно. Иногда мне кажется, что ты кормишься нашими мыслями, что самого тебя нет, а есть только то, что ты забрал у нас, и это украденное… оно ходит среди нас, разговаривает и принюхивается, и делает вид, что ничем не отличается от любого другого. Иногда я чувствую, как пустею от твоего присутствия, иногда я слышу свои слова от тебя, слова, которых при тебе не произносил. Логи называют тебя оборотнем. Говорят, что ты воруешь чужие сны. Над этим принято смеяться, как над всеми их глупостями, но это правда, я это знаю давно. А еще я знаю, что ты подделка. Наши осколки, собранные в одно целое.

— Которые стали вашим вожаком? — подсказывает Слепой. Без тени иронии или обиды. В голосе Горбача он не расслышал убежденности. Только желание оскорбить.

— Можешь поверить мне на слово, Горбач, я существовал и за пределами Дома, без ваей помощи.

Возможно, Горбач улыбнулся. Слепому известно, на чем основано это суеверие. Больше всего на его привычке незаметно копировать интонации собеседника. Это происходит само собой, почти бессознательно. Приближает собеседника, помогает понять. Иногда это помогает угадывать чужие мысли. Но сама по себе такая привычка не могла бы внушить Горбачу желание обидеть его.

Идут они у меня красной нитью в последнее время. Так или иначе все время за них цепляюсь, ну и пусть будет так… Не жалко.

Подумал сегодня, что окружающий мир не знает, что такое конец. Вся наша планета, все наше существо вообще понятия не имеет, где конец, и где начало. Смотря на звезды, прекрасные миллионы звезд в глубоком ночном небе, нам кажется, что те же звезды, пусть под другим углом видели герои прошлого. То же самое видели Александр Великий и Птолемей, тем же самым звездам дарили минуты отдыха Карл и Роланд… Под теми же звездами умирали в Ронсевале и на просторах Азии. И никто не думает, что свет этих звезд летит к нам так давно, что и самих звезд, может быть, давно уже нет. Давно уже взорвались они, и наши потомки отметят в своих дневниках короткую вспышку, после которой несколько точек на небосводе погасли навсегда. И это точка. Точка, которую вселенная поставила века назад, а мы поставили только сейчас.

Не все ли точки стоят заранее, еще до начала… отношений, мыслей, споров. При таком количестве знаний и опыта не так сложно предсказать их, не так сложно ответить, какой будет финал. Но молчим, молчим… И только смеемся, когда все подтверждается, за минуты до конца, до точки, которую уже не сможет оспорить никто.

Сейчас удивительное, не могу сказать, что очень приятное, но удивительное ощущение границы. Я думал, что мы ее уже перешагнули, но нет, нет… Каждый день происходит что-то, что ставит точку, точки эти складываются в неровный и резкий пунктир. По всей видимости, закончится это все тогда, когда пунктир станет линией. Полной и гладкой, без углов, все нивелируется, все будет мягко и точно.

Теперь я знаю, что такое пытаться вытягивать из болота тех, кто в болоте хочет быть, для кого болото — родной дом. И это не плохо, это просто так.

Теперь я знаю, насколько тщательно и осторожно нужно приближать людей к себе. Это так странно и дико, отталкивать тех, кто никогда не хотел быть рядом, и знать, что ты притянул их искусственно. Чувствуешь двойное предательство и двойную вину… Этого чувства не должно быть у меня, но я, видимо, слишком сильно его люблю, оно приходит ко мне так или иначе постоянно.

Нет, никаких проблем. Пара часов и я избавляюсь от этого, но осадок, осадок… Точно знаю, что эта точка поставлена только для меня. И точно знаю, что так же как вину люблю надежду, даже не собственную… Тщеславно люблю ее дарить. Знаю, что отходчив куда больше, чем должен, чем могу себе позволить при моей должности, при моей жизни.

Тяжело пишется. Тяжело даже говорить, неприятный осадок сразу, как подниму все это… Не буду больше, пускай лучше откладывается, чем… Да пусть будет что будет.